 Надоело мне здесь быть, Дуняшка, но, видимо, моё время ещё не пришло, возможно, в будущий марш не попаду, и если так, то месяц-два пробуду лишнего в Коврове. Скучаю о вас очень и завидую тем, к кому приезжают на свидание жёны, дети или родные, а я вас видимо не увижу до конца войны. Вспоминаю тебя, моя дорогая, очень часто, вспоминаются все те счастливые дни, прожитые с тобой в течение прошлых лет, и думается, что прошедшее был сон, которые прерван, и так хочется снова видеть и ощутить всё то, что было. Да, Дуняшка, жизнь прожить, видимо, не поле проехать, приходится переживать многое, но… нам надо сейчас перенести все трудности, ломать все преграды, мешающие нашему счастливому будущему, ведь говорится, что чем труднее путь, тем приятнее отдых. И я часто мечтаю о тех счастливых днях, которые у нас впереди, когда я снова буду видеть тебя и наслаждаться тобой так же, как это было в дни нашей встречи и последующие года. Да, Дуняшка, любил и люблю я тебя так, как не любил и не буду любить никого и ничего. Мне часто думается о том, какая же была бы моя жизнь, если бы я не встретил тебя? Уверен в том, что я не был бы счастлив, только ты можешь дать много для меня, только ты можешь любить до конца и для меня жертвовать всем. Как хочется, мой друг, ещё очень много сделать для тебя хорошего, ещё хоть немного испытать твою любовь на себе, да! И ради всего будущего нестрашны все страдания, они забудутся, и мы о них будем только средка вспоминать. На передовой я в минуты затишья боя часть думал о нашем будущем и мечтал о том, как мы будем жить хорошо, когда всё это кончится, как будет рад каждый боец увидеть снова свою семью, своих родных. От вспоминаний о прошлом, от желания видеть вас и всех вскипала такая злость на врага, что тогда, когда мы шли в наступление, было одно желание: как можно больше уничтожить фрицев, этим ускорить наше общее счастье. И не одному фрицу и Гансу досталось от нас в эти дни. Однажды мне было дано задание уничтожить пулемётное гнездо врага, мешающее нашему продвижению вперёд. С какой осторожностью и терпением я подбирался к ним, не потому, что я боялся смерти, а потому, что мне ужасно хотелось уничтожить лишнюю пару немцев. И я их уничтожил: две гранаты – и от фрицев остались одни клочки. Помню, какая была радость от сознания о том, что если и придётся погибнуть, то я за себя и за вас врагу отомстил. Сейчас, в тылу готовя бойцов, все мои стремления сводятся к тому, чтобы их лучше обучить, чтобы и они не зря гибли и страдали, а так же, как и я уничтожали фашистов, ускоряли их гибель и приближали час нашего счастливого будущего. Скоро ли наступит это время, нам неизвестно, но всё же, я думаю, оно не за горами, и каждый прошедший день приближает нас к нашей встрече. Будем же, моя дорогая, моя милая и золотенькая комариха, пока жить надеждами на будущее. Наши надежды должны оправдаться, и ещё много радостных и счастливых дней в нашем будущем, и ради нашего счастья и счастья всего народа будем крепче бороться с трудностями и побеждать их.
Ну, моё сегодняшнее письмо какое-то необычайное, видимо, я слишком размечтался и написал так много. Боюсь, что не хватит места на приветы и прочее. Ну, раз заговорил о приветах, то передай их от меня нашим Мамам, моим и твоим, а, вернее, нашим родным всем и знакомым. Пиши почаще, не забывай.
Поцелуй за меня наших соколиков. Напиши мне о моих братьях, где они и как живут, скажи Маме, чтобы передала им от меня привет. Пиши, как живёшь сама и как дела с учёбой у сыночков.
И на этом разреши закончить.
Целую вас всех крепко и много-много раз. Желаю всего хорошего и до свидания.
Твой Вася.
20 декабря 1942 г.
Здравствуй, моя милая Незабудочка!
Шлю тебе свой от всего сердца привет и тысячу лучших пожеланий! Пишу это письмецо неочередное глубокой ночью, когда вы все, мои родненькие, наверное, спите сладким сном, а я вспоминаю прошлое, мечтаю о будущем и пишу эти строки. Жизнь моя течёт по-старому: занятия, хозработы, караулы и т.д. День за днём всё ближе к 20 февраля – к годовщине нашей разлуки. Да, Дуняшка, год большой нашей разлуки, и на такой период за все 13 лет мы не разлучались, а когда ещё увидимся – неизвестно. Но всё же приятно думать о том, что каждый прожитый день час встречи приближает. Я часто стараюсь вообразить себе тот радостный час, когда мы встретимся, и мне кажется, что эти минуты встречи будут наилучшими в нашей жизни. Я, Дуняшка, мечтаю приехать неожиданно, нарочно не сообщу о приезде, и вдруг открываю двери, и представляю, что последует дальше… Когда же наступит этот час? Срок моего пребывания в Коврове истекает, видимо, скоро снова придётся быть на фронте, и этот день я жду с большим желанием. Тебе, Дуняшка, конечно, трудно себе представить, почему я стремлюсь туда. Для того, чтобы понять это, нужно пережить всё то, что я пережил за весь год, а в особенности за последнее время. Меня, откровенно говоря, удивляет, как некоторые ещё могут быть свидетелями того, что происходит на фронтах, и как же можно будет этим людям оправдать себя в будущем, неужели их не будет мучить совесть? Я помню, как некоторые в мирное время трясли кулаками и кричали о жертвах ради блага родины, а сейчас трусливо отсиживаются дома, считая себя незаменимыми, хотя их с успехом может заменить любая женщина. Право на жизнь даётся только сильным, и он живёт полной жизнью, а трус не живёт, а существует. Вот и я хочу, Дуня, жить, а не существовать. Ты на меня не обижайся, я знаю, что тебе трудно примириться с необходимым. Но что же делать, приходится ставить каждому честному на карту всё, раз настало такое время. Мне, Дуняшка, будет стыдно взглянуть тебе в глаза, если я по своему желанию буду здесь выжидать события. Нет, лучше всё или ничего! Сейчас для вас, мои родненькие, настают самые трудные дни, наверное, картошка у вас вышла вся, а сидеть на одном пайке тяжело. Как-то вы доживёте до лета? Дуняшка, самое важное сейчас, конечно, перенести все эти трудности. Если что ещё осталось моего, загони его, пусть даже приобретёшь немного продуктов, всё же будет легче вам, а в самое тяжёлое время каждая капля пищи будет иметь большее значение, чем в будущем всё барахло. Буду жив, наживём необходимое и будем счастливы, а если что-либо случится с вами, то для меня вся будущая жизнь будет не в радость.
От С-ва письма не получал, решил больше ни одной сволочи писем не писать. Видишь, они там так заняты, что даже ответить на письмо нет времени, а если вернусь в Можгу, пусть навстречу не попадают. Шкурники и трусы все эти болтуны с сомнительным прошлым, окопавшиеся прочно в тылу, в особенности С-ин. И для чего ещё его держат в заводе, неужели и он тоже незаменим?
Ну, Дуняшка, прости за такое письмо, иногда становится не по себе при воспоминании о таких людях. Пиши, между прочим, телеграмму я получил одну, а другая, видимо, затерялась. Целую тебя, моя радость 10000000000 раз. Твой Вася.
1 февраля 1943 г.
Здравствуйте, мои милые дорогие друзья, Дуняша, Боря и Лёничка! Шлю фронтовой привет и лучшие пожелания. Сейчас получил письмо от тебя, Дуняшка, и от Мамы, читал их под музыку разрывов снарядов, мин и бомб, под свисты пуль, лёжа в окопе. Несколько дней назад мы вступили в бой, бои идут ожесточённые и упорные, враг отступает, но сопротивляется до последнего. Трудности приходится переживать, конечно, большие, и жизнь подвергается опасности ежечасно, но чувствую себя хорошо и пока не имею ни одной царапинки. Сколько придётся пробыть в бою, не знаю, видимо, это будет зависеть от многих причин, не зависящих от меня. Обо мне очень не беспокойтесь, пока моя должность несколько отдаляет от самой передовой линии, хотя руки очень чешутся, но что делать? Приходится пока терпеть и ждать, когда придётся принять участие, как говорится, лично, лицом к лицу встретиться с врагами и предателями. Да, мои милые дорогие комарики, в тяжёлые минуты я думаю о вас, о нашей предстоящей жизни, и это придаёт мне сил и выносливости, перенесу всё! Ради вас пойду на любые мучения и страдания, но земли русской не отдам ни клока. Наша победа – во-первых, во-вторых – наша встреча и будущая жизнь.
Враг, отступая, сжигает наши деревни и сёла, народ уводит с собой, но как бы он ни был крепко забронирован, мы его сшибаем, гоним и будем гнать. В сравнении с прошлым годом, наша армия оснащена лучше, техники далеко больше, и это придаёт нам уверенность в победе, мы, конечно, победим. Писем я вам не писал давно, но вы, конечно, меня простите за это, т.к. за всё это время времени не было совершенно, много дней были в марше, а потом передовая, на отдых оставались пустяки, и даже иногда и их не было. Сегодня я ночью хорошо соснул и вот даже имею возможность писать. Но приходится кончать, концерт принимает серьёзный характер и, кто знает, может, будет работёнка. Ну, желаю вам всего наилучшего, остаюсь жив и здоров.
Передай Маме привет и попроси извинения, что не отвечаю ей лично на её письмо по известной причине. Ты, Дуняшка, ей расскажи о мне и передай от меня большущий привет и сыновское спасибо за письмо. Ну, милые мои, до свидания. Ваш В.
Число сегодняшнее не знаю, видимо, 13-15 августа.
Здравствуйте, мои милые голубочки, Дуняшка, Боря и Лёничка. Шлю вам привет! Вы, видимо, получили моё прошлое письмо, из которого знаете моё настоящее положение. Правда, письмо то я писал при t 39 и содержание его не помню, но, думаю, ничего лишнего в нём не было. Сейчас лежу в госпитале в гор.Калуге, самочувствие хорошее, t близка к норме, кушаю всё, что дают, в общем, дела идут на поправку. Сегодня впервые самостоятельно даже дошёл до уборной.
Конечно, рана беспокоит здорово, дырка большая – примерно 120-150 кв.см. Но это всё пустяки, главное то, что заражение брюшины прошло и опасностей особых пока нет. Конечно, как и в прошлый год мечтаю увидеть вас, хотя результаты также могут быть прошлогодние. Будучи в боях случайно встретил на пути Лощакова Дмитрия, это того Митю, с которым вместе служили в Вавоже, и ещё встретил человека из г.Можги, он работал у нас в заводе в хозчасти по одно время, живёт по Короленко N 29 или 39, фамилия, кажется, Плетнёв.
На всякий случай, если вы не получили прошлое письмо, сообщаю для ясности, что ранен в бою 5 сентября утром разрывной пулей в живот, операция была 6 сентября, и, как видите, исход неплохой, остаюсь жить, хотя страданий принял очень много.
Ну, писать больше нечего, сюда письма не пишите, скоро эвакуируют в тыл. Поправлюсь, напишу много и хорошо, а пока до свидания. Ваш Василий.
13 сентября 1943 г.
Здравствуйте, мои дорогие друзья! Шлю вам привет и лучшие пожелания. С места, т.е. из части, в которую я прибыл, пишу вам 2-е письмо. Прибыли мы сюда 23 апреля. Таким образом, были на колёсах ни много ни мало 24 сутки. Дорога, конечно, надоела, но зато отдохнули, т.к. чувствовали себя свободно. Ну, немного о настоящем. Живу понемногу, кушаю пока досыта, часть стоит на отдыхе в прифронтовой полосе. Долог ли будет отдых, не знаю, для меня лично он не нужен, т.к. я отдохнул достаточно в Коврове, а разница между отдыхом там и здесь невелика. В общем и целом вы мои стремления знаете, я о них писал не раз, поэтому задержка здесь для меня не так-то приятна. Ну, ничего, со всем приходится мириться, будет время, побуду и на передовой, а сейчас, верно, придётся много поработать и учиться. Погода здесь стоит тёплая, дни солнечные, ходим в одних гимнастёрках, по вечерам и в утренние зори слушаем курских соловьёв и приятное кваканье лягушек в болоте.
Да, Дуняшка, видишь, жизнь наша какая, из Удмуртии судьба кинула меня в Брянские леса, там я впервые своей грудью заграждал путь врагам к сердцу родины, там и впервые моя кровь обагрили родную землю, потом Рязанские госпитали, Ивановская область и снова фронт. Что же дальше? Или снова придётся пролить кровь в Курских или Харьковских степях, или придётся сложить свою седую голову за Родину? Конечно, другой выход вряд ли возможен, но чем чёрт не шутит, когда бог спит, авось, и вернусь здоровым.
Скучаю о вас ужасно, думаю о вас всё время и, кажись, если бы пришлось вас увидеть, то от счастья сошёл бы с ума. Есть же счастливые люди, которых отпускают в отпуск, но мне как новенькому в этой части и думать об отпуске не приходится. Да, Дуняшка, тяжёлая судьбина выпала нам на нашу долю. Я всё думаю, сумеешь ли ты перенести всё так, чтобы при встрече между нами не было недопониманий, сумеешь ли сохранить своё здоровье и здоровье наших детей. Я часто холодею при мысли, что, приехав домой, увижу или услышу несчастье.
Ну, Дуняшка, получив моё письмо, пиши мне о всём, и большое-большое письмо, пусть напишут мне и мои соколики, как они живут и с какими отметками закончили они учебный год. Пиши, Дуняшка, как обстоит дело с огородом, чего посадила и сколько. Не забудь написать о братишках и, если есть у них адреса, то сообщи их мне.
Ну, усы, мой друг растут, вот приеду домой и защекочу вас всех ими. Здоровье моё сейчас ничего, болезнь больше не мучит, и я сразу ожил, просто как воскрес, появился интерес к жизни и появилась сила, а то ходил, как мученик, а в дороге чуть ведь я не сдох, почернел, зарос бородой, похудел. Одним словом, представлял из себя мощи.
Ну, адрес мой: полевая почтовая станция N 12945-В. Пишите, мои дорогие, жду ваших писем с большим нетерпением. Привет родным и знакомым. Целую вас всех 1000000000 раз. Ваш В.
27 апреля 1943 г.
11 августа 1942 года рано утром, едва солнце показалось из-за горизонта, обещая жаркий летний день, нас поднял тревожный сигнал. Бойцы-кавалеристы, привычные к неожиданностям, спавшие прямо на земле под деревьями, быстро повскакали и, накинув сёдла на обеспокоенных коней, выводили их на место построения. Общая команда – равняйсь!..смирно!.. Наступила тишина, прерываемая иногда храпом неспокойного коня или лязгом стремян. К строю эскадрона подъехал командир эскадрона капитан К.
- Товарищи! Сейчас мы выступаем и через несколько часов марша должны вступить в бой с прорвавшимся врагом. За Родину, товарищи, за Сталина! Наша задача – откинуть противника обратно и уничтожить.
Громкое троекратное «ура» покрыло лес и гулкое эхо раздалось вдалеке на обращение комэска. Зацокали копыта коней, и конники звеньями под далёкий гул артиллерийской канонады понеслись рысью навстречу врагу. Пыль скрывала задние ряды колонны, сквозь дымку пыли были видны сосредоточенные лица всадников, каждый думал в эти минуты свои думы: вспоминал домашних, прошлое, представлял будущий бой, и мало ли ещё что роилось в головах бойцов, в особенности тех, кто готовился впервые принять боевое крещение. Орудийные выстрелы стали слышны чётко, а немного погодя впереди застрочили пулемёты и захлопали винтовочные выстрелы, значит, противник где-то близко. Бойцы на ходу проверяли своё оружие, гранаты, подтягивали ремешки касок, перекидывались шутками, крутили цигарки, затягивались горьким табачным дымом. Колонна встала на опушке леса у крутого берега реки. Вдали виднелись луга со стогами сена, а ещё дальше лес, откуда, посвистывая, летели пули и цокали о деревья, там немцы занимали оборону. Всадники спешились, коноводы увели лошадей вглубь леса. К строю эскадрона, гремя колёсами пулемёта, подбежали расчёты пулемётчиков. Командиры взводов получали боевую задачу. Ещё несколько минут, и мы по одному с заряженным оружием, тщательно укрываясь в кустарнике, пошли туда, откуда строчили немецкие пулемёты и автоматы.
Боря и Лёня, для вас я хотел написать рассказ из своей боевой жизни, но времени нет больше, сейчас придётся меньше писать, а больше бить немчуру. Если вернусь домой, остальное дорасскажу сам. Ваш Папа.
8 августа 1943 г.
Здравствуйте, мои милые комарики Боря и Лёничка, шлю вам, мои дорогие, привет и пожелание в этом году учиться хорошо и отлично. Ну, как, мои маленькие друзья, вы отдохнули за лето и накопили достаточно сил? Я, мои соколики, сейчас отдыхаю в госпитале, залечиваю раны, а вылечусь – поеду снова на фронт добивать немцев. В госпитале мне хорошо, ни в чём я не нуждаюсь, вот только очень скучаю о вас. Я вам, мои комарики, начал рассказ в одном письме о том, как я и мои товарищи участвовали в боях против немцев, и этот рассказ я обещал продолжить. Сейчас у меня много свободного времени и писать я могу сидя, а до этого мне сидеть было нельзя, поэтому я и редко писал. Ну, вот вам продолжение рассказа.
Кустарник, скрывавший нас в наступлении, неожиданно кончился. Перед нами был скошенный луг, кой-где стояли стога сена. На лугу средка росли дубы, местами зеленела осока, окаймлённая редкими кустиками, скрывая небольшие озёрца. Справа река Жиздра голубела лентой и, сделав крутой поворот, исчезала вдали. Стрельба прекратилась, было тихо, и не верилось, что мы идём в бой и что, может быть, для меня или кого-либо этот день последний в его жизни. Подана короткая команда, и мы развернулись в цепь. Молчание врага угнетающе действовало на нервы, хотелось курить. Враг, засевший в траншее и блиндажах в глубине опушки леса, для нас был невидим, расстояние быстро сокращалось. Думы у каждого были свои, разговоры по цепи вспыхивали и быстро угасали. Часто поворачивая головы, бойцы равнялись в цепи, никто не хотел отставать. До опушки леса осталось не более трёхсот метров. Враг не вытерпел, затокал его пулемёт, затрещали автоматы, пули летели со свистом кругом. Мы залегли. Справа и слева по одному - по два ползком лезли вперёд и, добравшись до ложбинки, окопались. Над головами у нас послышался фиюкающий противный звук, и через мгновение раздался первый взрыв вражеской мины. Она разорвалась сзади наших окопов в 40 метрах, осколки с визгом понеслись где-то вверху, за ней другая разорвалась ближе, взрывы следовали один за другим всё чаще и чаще, вместе с осколками летели комья земли, засыпая нас и наши окопчики. Бой разгорался. Наши станковые и ручные пулемёты строчили беспрерывно, сухой треск автоматов вливался в общий гул боя. Дымом заволокло всё кругом, слышались стоны и крики раненых. Заговорила наша артиллерия, снаряды, взрываясь, поднимали вверх вместе с землёй сучья, летели пеньки, валились целые деревья. Огонь противника стихал. Темнело. Взвилась немецкая ракета, осветив весь луг вплоть до реки. Немцы, видимо, боялись ночного боя, ракеты вспыхивали и гасли беспрерывно, вслед за вспышкой ракеты обычно следовала пулемётная очередь. К утру с реки густым слоем надвигался туман. Мы, пользуясь туманом, продвинулись вперёд и заняли исходное положение для атаки в ста метрах от траншеи врага. Командир взвода вызвал меня и бойца Иванова, поставленная задача была коротка: уничтожить пулемёт фрицев, мешающий нашему взводу при атаке. Зарядив гранаты, мы поползли. Трава была сырая, через несколько минут на нас всё было сырое, но, несмотря на это, пот струился по лицу. Вот и кустарник, до траншеи немцев не более 30-40 метров. Здесь нужно было быть особенно осторожным, в кустах могли быть сторожевые охранения или секреты. Прежде, чем продвинуться вперёд на четверть метра, нужно было тщательно прощупать руками не попадут ли сухие ветки, по треску которых фашисты могли обнаружить нас. Сквозь туман мы различали траншею и ползли вдоль её. Фашисты ничем не выдавали своего присутствия, но вот раздался в тишине треск веток, и мы увидели идущего из леса фрица с ведром, затем послышался разговор, и снова всё смолкло. Иванов, ползущий взади меня в нескольких метрах, видимо, зацепил за сухую ветку, послышался треск, мы замерли. Над бруствером немецкой траншеи появились две каски, секунды абсолютной тишины казались часами. Потом немцы что-то забормотали, и длинная пулемётная очередь разрезала тишину. Пули со свистом пролетели над головами, и снова тишина. Я оглянулся назад, Иванов смотрел на меня испуганными глазами, я ему махнул рукой в сторону наших окопов и он, извиваясь ужом, пополз назад. Половина задачи была выполнена, пулемёт врага был в 30 метрах. Нужно было ещё его по сигналу, когда взвод пойдёт в атаку, уничтожить. Отдохнув, я пополз медленно вперёд, в 20 метрах от пулемёта залёг в ложбинку за маленьким кустом можжевельника, достал из карманов гранаты и положил около себя. Сердце часто билось в груди, удары его звенели в ушах. В голову ползли обрывки разных воспоминаний, хотелось сосредоточить на чём-то одном, на более важном, свои мысли, но это сделать не удавалось. В памяти ярко вспыхнула картина вчерашнего боя: сосед справа, раненый в живот осколком мины, стонал и просил помощи. Я подполз к нему и перевязал рану. Он дрожащей рукой пожал мне руку, его пожатие было еле ощутимо. Губы его пошевелились, я наклонился над ним, последней его просьбой было сообщить жене и детям правду о себе. Вспомнился мне яркий солнечный день, приятная зелень травы, река, улыбающиеся мордочки бесконечно милых комариков, милая улыбка и ласковый взгляд Незабудочки. Сердце сжалось, злоба закипела в нём к тем, кто виноват в пролитой крови товарищей, к тем, кто оторвал меня от любимой семьи, кто оскорбил мою родину. Они, эти враги, были от меня в 20 метрах, хотелось броситься в ихнюю траншею и грызть их зубами. На востоке загоралась зорька, немцы, проснувшись, разговаривали и курили. Длинная пулемётная очередь разрезала тишину утра – это сигнал атаки. Поднявшись на одно колено, одну за другой кидаю гранаты в пулемётное гнездо. Мгновение – и сильный взрыв потряс воздух. Громкое «ура» заглушило трескотню автоматов, со штыками наперевес бегут бойцы на траншею врага. Ещё мои две гранаты летят в траншею фашистов; соскакиваю, и разряжая автомат на ходу, присоединяюсь к товарищам. Вот оно, поганое гнездо врагов, фашисты мечутся в траншее, палят в воздух из автоматов, кричат. Офицер в очках с револьвером в руке прыгает из траншеи и бежит в лес, но пуля бойца настигает его, и он, взмахнув руками, падает в траву. Наши бойцы уже в траншее врага работают штыками, ещё несколько мгновений и вся траншея в наших руках. Шагая через трупы фрицев, иду к пулемётному гнезду, в нём два изуродованных осколками гранат трупа настоящих арийцев, рыжих, с длинными волосами. Устанавливаю пулемёт в обратную сторону, нажимаю на спусковой крючок и веду огонь по отступающей группе фашистов из соседней траншеи, из которой их выгнал 3-й взвод нашего эскадрона.
Ну, мои милые комарики, на этом пока рассказ закончим, а то, пожалуй, вы устанете читать. О, если бы мне удалось побывать дома, я бы вас усадил к себе на кровать и рассказал очень многое, что видел сам и что слыхал от других, я бы вас научил ненавидеть врага за его зверства над нашим народом. Ну, ничего, мы ещё увидимся и поговорим. У меня к вам, мои комарики, большая просьба, не забывайте помогать Маме в работе, жалейте её.
Буду ждать от вас письма, а пока пожелаю вам всего доброго. Передайте мой горячий привет Мама, Бабушкам, Жене и всем тётям. Целую вас, мои хорошенькие соколики 1000000000 раз.
Ваш Папка.
5 октября 1943 г. Москва.
|