До празднования семидесятилетия Победы в ВОВ остается ровно два года, однако именно в 1943 , семь десятков лет назад прорвана блокада Ленинграда, в июле того же года под деревней Прохоровка прошла крупнейшая в истории мирового существования танковая битва. После Курской дуги инициатива на Восточном фронте полностью перешла на сторону Красной армии. И, конечно же, это точка перелома для всей Великой Отечественной – капитуляция 6-й армии Паулюса в Сталинграде. О событиях давно минувших, героических для защитников города на Волге, вспоминает непосредственный участник тех страшных военных дней – Юлия Муравьева из Вавожа

Роман ЧЕКУНОВ

Подвиг - выжить

В названии города слышится звучание тяжелого металла. Сталинград – город, обломавший зубы Гитлеру… Далеко от наших краев великий город на Волге, но до боли близок он жительнице села Вавож Юлии Васильевне Муравьевой. Это город ее детства, город, где были её самые счастливые дни и самые чёрные. Шинели не носила, под пулями не шла, но все тяжелые 200 дней обороны Сталинграда была вместе с родным городом. И выжила, вопреки всему. Маленькая, хрупкая, руки мелко подрагивают – это с тех времен, с бомбежек. Волнуясь, она сбивчиво начинает рассказ о том времени и о себе, маленькой девочке на большой войне.

Из раннего детства

- Когда мне было восемь месяцев, отца-железнодорожника перевели в Сталинград. Мать умерла, когда мне было полтора года. В 1933 году был страшный голод, умерла бабушка. Помню, ослабевшая бабушка лежит на кровати, а я у нее прошу: «Хеба, хеба»…На столе сковородка с подсушенными фруктами. На полу блюдце, из которого кормили кошку, с остатками засохшей еды. Я всё съела. Мне было четыре года...

Остались мы втроем – папа, его неженатый брат Митя и я.

Первая бомбежка

- Я из самого Сталинграда. Мы жили в Красноармейском районе, в поселке железнодорожников Сарепта. Начали бомбить как раз с нашего района, где находилось узловое депо. Считается, что бомбежки начались 23 августа, но это в центре. А бомбежка началась с нашего района 9 августа.

А еще раньше, в июле, по ночам прилетал немецкий самолет. Где-то месяца полтора так изнурял. Зенитки в метрах пятистах от нас были, они били всю ночь. Люди спускались из своих квартир на первый этаж. Никто не мог спать. А ведь утром надо на работу.

А Вы были в Волгограде? Город расположен вдоль по Волге. Самое широкое место – полтора километра, длина его – семьдесят с лишним километров. Мы от центра жили в 24 километрах.

Когда началась война, из Северной Буковины, что в 17 км от границы, к нам  приехали родственники. Приехали от войны. Попали из огня да в полымя. Жили все вместе в двух комнатах. Их шестеро и мы втроем.

В Сталинграде летом жарища. Комары, правда. Спали на улице. Отцу и дяде надо было в ночь на работу, и они днем отдыхали. Жара была, люди старались на улице устроиться. Кто в сарайчиках, кто в пологах. Нас с двоюродной сестрой Валей, что приехала к нам из Северной Буковины, попросили сходить за водой. Мы взяли чайники и пошли к колонке. Подходим к пятому подъезду. Колонка от него недалеко. И вдруг летят самолеты, не меньше шести, с натужным воем: «Везу-у-у»…

- Юля, это не наши самолеты.

- А ты откуда знаешь? Если не наши, то почему зенитки не сбивают?

Началась страшная бомбежка. Из окон стекла повалились. Наши проснулись. Дядя в нижнем белье выскочил, отец за ним. В суматохе куда-то делась Валя. Я стою в растерянности. Меня мужчина какой-то затащил в подъезд. Отец кричит: «Юля, Юля, иди сюда!» А куда побегу, все валится… Все же прибежала я к ним. Возле магазина было бомбоубежище. Там полно народа. Все прошли дальше, а у меня за спиной оказалась дверь. Я никому ничего не сказала, выскочила и бежать. Военный  затащил в ближайший дом. Там еще женщина с ребенком стояла. Позже увидела, что дом, у которого я стояла, весь разрушен, а мне повезло.

После отбоя вернулись домой. Там все было перевернуто воздушной волной… Но дом был цел. А соседний дом разрушен.

Отец решил меня перед работой отвести в поселок Сакко и Ванцетти, где жили наши эвакуированные родственники. Но только мы перешли железную дорогу, снова воздушная тревога. Завел он меня в какой-то дом. Там я была три дня. А потом мы из бомбоубежища уже не выходили до ноября.  Поезда не ходили. Отца переводили в Саратов.

В эвакуацию

И вот в ноябре мы – отец, я и Митя – погрузили нехитрый скарб на телегу и отправились в дорогу. Доехали до Красноармейска, отец пошел сниматься с учета. И потерялся. Мы без него переправились в город Ленинск, где находился пункт формирования. Там было очень много народа. Жили в лабазе, где раньше зерно хранили, было очень холодно. Морозы стояли страшные. Помню, как татары приплясывали, чтобы согреться: «Якши, якши!» Для эвакуированных был снят дом, куда по очереди ходили партиями греться человек по 30-40 – сколько могло в дом вместиться стоя.

Отец нас искал. Ему не повезло: при переправе через Волгу попал под бомбежку. Прыгали с баржи в ледяную воду. Мокрый, продрогший на морозе, заболел. Крупозное воспаление легких. Еще раньше в больницу попал дядя. Я его  больше не видела. Меня вместе с отцом тоже взяли в больницу. Он лежал в палате, а я в коридоре спала на стульях.

Однажды отец попросил меня молоко купить. Один литр стоил 200-250 рублей. Я купила, поставила в подтопок погреть. Тут мне говорят: «Тебя отец зовет». Я зашла в палату. Отец что-то пытается сказать, но получается только: «А-а-а»… Язык у него отнялся. Плачет, слезы бегут.

Понял, что одна остаюсь на белом свете. Я тоже плачу…

Одна на белом свете

Меня от отца увели к главному врачу:

- Надо в детский дом идти.

- У меня дядя Митя еще здесь.

А сама дядю не видела с тех пор, как его положили в больницу.

- А дядя сильно больной был, мы его отправили дальше.

Куда дальше, не знаю. А знаю, что всех, кто умирал, собирали в морге, копали общую яму и всех так хоронили. И дядю, и отца так похоронили.

Когда мне сказали, что надо идти в детский дом, я испугалась. Я росла балованная. Ни в чем не нуждалась. Отец получал хорошо. Он на работу уходит, оставляет мне деньги. С утра у меня ребят полно. Могла весь день быть голодная. Одевалась как хотела. Отец мне говорил: «Ты такая балованная, со мной что случится, я умру, ты в детский дом пойдешь»… «Ну и что умрешь, отвечала я . – Я тебя поставлю в угол. И ты будешь стоять и со мной жить будешь». Вот ума сколько было…

Отпросилась у врача:

- Там есть знакомые эвакуированные. Может, меня кто возьмет.

Увидела соседку тетю Пашу. У нее был туберкулез. Нам все говорили: «Не берите у нее ничего, чтобы не заразиться».

Она была с какими-то женщинами:

- Тетя Паша, возьмите меня!

- Я же туберкулезом болею. Ведь вы сами остерегались меня.

Одну из ее спутниц я знала, она стрелочницей работала, а о другой понятия не имела. Вот вторая и говорит мне:

- А пойдешь ко мне жить?

Я согласилась. Боялась в детдом идти.

Воля к жизни

Так и оказалась я в семье тети Маруси. Она в Ленинске работала на мукомольном заводе. На три семьи снимали летнюю кухню. Вскоре я заболела брюшным тифом. Лежала дней двенадцать в беспамятстве. Соседи заставили увезти меня в больницу:

- Маруся, в больницу надо. Умрет ведь…

На санках меня увезли в амбулаторию, оттуда сразу в больницу. Медсестра посмотрела меня и говорит:

- Что вы ее сюда умирать привезли?

А я услышала: «Зачем она так сказала? Ведь я же не умру!»

Я лежала полтора месяца. Сколько людей рядом умерло! После тифа у меня отнялись ноги. Три месяца не ходила.

В город родной!

2 февраля освобождают Сталинград. «Тетя Маруся, поехали в Сталинград!» Она: «Никуда мы не поедем!» «Поехали!», – уговариваю. Она не хочет ехать, сердится. Но пообещала приехать. Наняли машину. Она меня посадила, потеплей одела. Надо было через Волгу переехать, пока еще лед был. Едем. А мне женщины дорогой говорят: «А ты куда едешь? К кому?» А действительно, куда я ехала? К кому? Родственников никого. К кому пойду? Тетя Шура Юрьева одна оставалась. Дочь ее погибла страшной смертью еще при первой бомбежке. Я к ней попросилась…

В людях

Ни денег, ни хлебных карточек – ничего у меня нет. Пошла в депо. Дали мне хлебные карточки. Детские – 400г, служащие – 600г, иждивенцы – 300г, рабочие – 800г. Я свой хлеб резала на две части. Половину отдавала тому, у кого ночевала. Половину продавала, чтобы купить еду.

Женщины меня пожалели, разрешили приходить в депо вечером. Там по ночам кормили рабочих ночной смены. У порога стояла чашка с ложками. Рабочий заходит, дает мне 30 рублей, я ему ложку. Он покушал, отдает мне ложку, я ему возвращаю деньги. Чай пили из той же посуды. из которой ели первое и второе. Спала в духовке. Один раз меня чуть не сожгли…

Потом нашли какую-то женщину, с ребенком ее водилась. Капа, так звали эту женщину, работала в военной столовой. Это в самом центре города. Дом Паулюса, парк Героев и кинотеатр «Комсомолец». В этом здании была военная столовая. Жили мы в доме, который весь был разрушен, только чердак остался и лестничный пролет. Дверей не было, только занавеска. В середине разрушенного дома была бомба. Спала я на фуфайке на цементном полу. Откуда здоровье будет? Я вообще была никому не нужна, заступиться за меня было некому.

Здесь арбузы росли. Меня звали бахчи поливать, таскать воду… Сегодня врачи удивляются, откуда у меня такая надсада, где так тяжело трудилась.

Снова с Марусей

Тетя Маруся, как и обещала, все-таки приехала. Сняла домик у одного деда. Ездили они с женщинами на линию – в Тихорецк, в Сальск. Покупали там семечки, сюда привозили, жарили и продавали – 50 рублей стакан. И воду с сахарином, яблоки. Я это все продавала. К поезду однажды пошла яблоки продавать и встретила там бывшего соседа. Он дал мне 30 рублей. Я эти деньги спрятала, а потом проела – пять яблок съела, эти деньги вложила. Маруся про это так и не знала.

Детдом

В детдом я сама себя устраивала. 33 детских дома было в Сталинграде. А я попала в новый спецдетдом для сирот Сталинграда и Ленинграда – станица Филоново, Алексеевского района, хутор Ларино. Привезли на место – там ничего нет. Матрасы набивали сами. Пятнадцать мальчишек и три девчонки стали первыми воспитанниками нового детского дома. Жили трудно. Написали как-то письмо маршалу Рокосовскому. Дошло до него письмо, и он из Германии послал полтора пульмановских вагона подарков.

Занятия в школе-семилетке начинались в октябре, когда на полях заканчивалась уборка. В детдоме был хор, и мы часто выезжали с концертами, на олимпиады в Сталинград. Видела там пленных немцев, спрашиваю одного: «Что ж вы, наделали, зачем пришли?» «Гитлер», – отвечает.

Пленных видела и раньше. Они шли жалкие, обтрепанные, на ногах кастрюли…

Техникум

Очень боялась, когда сдавала экзамены в техникум. От волнения руки тряслись еще больше, и писать просто не могла. Заметив это, преподаватель встала за спиной и спокойным голосом стала диктовать. Написала только половину диктанта, и была уверена, что не поступила. Но приняли! Все три года была старостой. Как старосте, мне было оставлено место на лесосеменной станции в г. Аркадак.

- Но я хочу с кем-нибудь. Все едут по три-четыре человека.

- Тогда поезжай в Туркмению, в Небит-Дак. Покажи пример ребятам, чтобы за тобой другие пошли…

Удмуртия моя

В Туркмению я не поехала. Выбрала Удмуртию. И никогда об этом не жалела. Здесь прошла моя жизнь, здесь я занималась делом, ставшим главным и любимым. Немало сделала для лесного хозяйства республики. После смерти мужа со мной рядом внучка Диана, часто приезжает из Башкирии дочь Татьяна. Внуки Денис и Дмитрий стали офицерами, как дед.

Родня

В Удмуртии у нас родственников нет. В Сюмсях живет женщина, с которой мы вместе жили в детдоме. Родня есть в Ельце, откуда берут корни Ершовы. Брат Леня стал Героем Советского Союза. Та Валя, с которой ходили 9 августа за водой, стала известной спортсменкой, инструктором «Торпедо» в Горьком (Нижнем Новгороде). Ее дочь возглавляла отдел на автозаводе.

В город родной мы ездили всей семьей. Соседи нас встретили очень тепло. Вспоминали, как мне тяжело пришлось. Муж плакал даже. Говорил: «Я на войне был, но такого не знал». Праздник Победы жду всегда. Меня поздравляет Президент, хотя я и не воевала. Просто война меня лишила всего.

Надежда ШИРОКИХ